Смирнова Мария Ивановна

«Родилась я в Ковернинском районе Горьковской области Шадринский сельсовет деревня Пеуза. Родители: Дурандин Иван Васильевич (1902 – 1965), мать Дурандина Екатерина Даниловна (1905-1991). Были они колхозниками. Колхоз назывался «Пеуза». Когда начались создаваться колхозы, отец был «членом деревни», то есть главным в колхозе.
Во время войны он работал в Дзержинске на химзаводе. Работал мастером в секретном цеху, в котором разрабатывали какой-то новый химический газ. Цех был очень вредным, работали в специальной одежде и в противогазах. Комбинезон и сапоги были резиновыми. Работали по 6 часов в смену. И даже два раза в год их отпускали в отпуск. Однажды ехал он домой, к нему подходит милиция с вопросом о том, где он работает. Он ответил: «Где я работаю, там тебя нет», не рассказал о своей работе. Ему говорят: «Молодец, что так сказал». Очень секретным был цех. И очень вредным. Однажды в цеху прорвался газ, и все работники сразу ушли на 1 группу инвалидности, быстро умерли. Газ давал осложнение на легкие, отец проработал па заводе года 3, вернулся домой в 1944 году инвалидом 1 группы, сильно кашлял, задыхался. Но жил, хоть и плохо, но жил. Ни дни, ни ночи не спал. На году ездил по два раза подлечиваться в профинститут на улице Семашко. Да два раза в год ездил на химзавод за «спецжирами», только где-то с 60 года паек стали выдавать деньгами. В 1965 году он умер.
Мама - коренная колхозница. Работала на ферме и в колхозе. Отработала на ферме – иди в поле. Во время войны в семье было5 детей, одна послевоенная. Я была вторым по счету ребенком. В 8 лет пошла в школу. Закончила всего 2 класса, больше не пустили – с 11 лет стала работать в поле.
В первый год войны старший брат учился в ФЗО в Дзержинске, а я водилась с младшей сестрой, которая родилась в октябре 1941 года.
На колхозных полях работали одни женщины – вдовы, солдатки и всего 2 старых старика – больше мужчин не было. И лошадей всех забрали на фронт, оставили одну негодную. На ней подвозили картошку к полю. Женщины таскали плуг на себе, 5 женщин таскали, одна за плугом шла сзади. Одна, помню, была у нас лентяйка, все кричала: «Вижу, вижу, кто не тянет…», самой лень было тянуть-то. А потом начали обучать быков, работали на быках, женщины уже не таскали плуг. На быках пахали долго, ни одна лошадь с фронта не вернулась, и только после войны колхоз закупил новых лошадей.
В 15 лет я уже пахала на быке. Запрягать я не могла, мне помогали, а пахать пахала. Вот как меня обучали этому: один мальчишка, тоже мне ровесник, шел впереди со своим быком, я за ним, за мной подучивал, кричал мне сзади другой мальчишка. До обеда они меня научили, а с обеда я пошла своим ходом.
Прислали к нам в деревню семью эвакуированных. Муж, жена и 2 детей. Эвакуированы они были из зоны войны. Мужиков у нас в колхозе не было, и поставили Соломона Исааковича председателем нашего колхоза. А он в сельском хозяйстве ничего не понимал. Однажды работаем в поле, полем лен. Лен цветет голубеньким, а полем желтую траву, «рыжиком» звали. Он смотрел, смотрел на нас и говорит: «Девочки, вы чего же лен полете, а траву оставляете?». Мы засмеялись над ним, а он не заругался, а только извинился перед нами. Проработал он председателем до конца войны, а как война закончилась, уехали они на родину.
А с питанием в войну как было и не выскажу. Работали за пустые «палочки», палочек было больше, чем по 1000 в год. А ничего на них не давали. За 5 дней заработаешь 5 трудодней – на них дадут 1 кг льносемя или ржи, или овса. На жерновах ручных смелешь этот килограмм ржи и смешаешь с травой: сушеными головками клевера и льна-семени. А овес и льносемя колотили в ступе – жернова не брали. Вот из этого и пекли хлеб.
Огороды у домов были большие, сажали картошку да грядки для зелени. До войны сажали всего понемногу - все выращивали в колхозе. И в первый год войны остались все голодными. Приехали из района и все запасы колхозные забрали. Все голодали. И корова у нас в это время пала, остались без молока. Ходила я по деревне с кружкой, искала молока для только что родившейся сестры. Кто стакан нальет, кто два. «Тетка Таиска, дай молока…» - не дала. «Тетка Лукерья, дай молока…», она отвечает: «Будет у меня кружка молока – отолью тебе полкружки, будет полкружки – и их разделю с тобой» - помнила она, что когда-то отец, будучи «членом деревни», не выдал их при раскулачивании. По осени купили мы телочку (деньги прислал отец с химзавода), год ждали от нее молока.
Талонов на хлеб в начале войны не давали, только в 1942 году в Ковернино открыли фабрику, и мать, как многосемейную, вписали в эту артель. Там и стали давать талоны, на маму – 500 гр., на нас, детей, по 250. Днем мы с мамой работали в поле, а ночью пряли и ткали для фабрики холст на портянки (надомная работа). Через год стали носки и варежки вязать. Давали на фабрике нам шерсть, мама пряла, а я по ночам вязала варежки с двумя пальцами. Все ночи не спали.
Новой одежды не покупали. Перешивали из старого в новое. Все, что было у мамы «в девках», все перешили, ходили в старье. Да после тетки я носила. Помню, мама перешила мне из своей юбки платье, каким оно казалось мне хорошим, модным. Так было даже после войны. А я полезу на дерево, изорву платье-то. Домой приду, мама ругает.
Летом ходили в лаптях. Осенью-зимой в валенках. Мой дедушка валял их сам. Был он старый, на фронт не попал. Для шерсти держали одну – две овцы.
Косили для овец и коров сами – давали за трудодни косяки – участочки на покосы. В сенокос в воскресенье до обеда работали, а после обеда – «воскресник» праздновали. На неделе работали от восхода до заката, а в воскресенье гуляли – плясали, пели. Марина Николаевна, стряпуха, наготовит обед. А как Лизавета запоет частушку:

так все и заплачут. У всех отцы, мужья, братья на фронте. Завел эти «воскресники» Сироткин Егор Иванович. В 1943 году пришел он с фронта раненым в голову. Он был первым раненым, что вернулся в деревню с войны. Поставили его председателем колхоза.
Деревня у нас была маленькая, 32 дома. Всех мужиков забрали на фронт, из некоторых семей по двое-трое, ни одного дома не было, чтобы кто-то не был на фронте. Но похоронок приходило во время войны не больно много, больше без вести пропало. У меня два дяди: Павел Лаврентьевич и Асон Иванович в самом начале войны пропали без вести. А один дядя Зимин Михаил Григорьевич вернулся из плена, после плена он еще воевал. Когда Михаил Григорьевич пришел после плена, он рассказывал, что Павел Лаврентьевич не пропал, как нас известили, что он видел его раненого, перешагнул через него, когда гнали их немцы, потом немцы, скорее всего, добили его. После войны вернулись здоровыми, не ранеными, только 2-3 человека, погибло 6-7, а то раненые, кто без ноги, кто безрукий, кто слепой. Мой дядя крестный Дурандин Александр Васильевич вернулся здоровым, 3 войны прошел и ни разу не был ранен. Брал Рейхстаг в Берлине, даже есть фотография, как они лезут по стене этого здания. С собой всегда у него была икона Божьей матери и «Живые помощи».
У моей подруги отец погиб. А я, когда по радио в колхозе услышала, что война-то кончилась, побежала к ним с этой радостью. А у них-то отец погиб, с матерью ее-то как плохо было: у всех придут с фронта–то, а у нее – нет. У кого вертаются с радостью узнавали о Победе, а у кого погибли – плакали.
С 16 лет (1947 год) дали мне повестку на лесо-разработку. Пришли мы в лес, а меня десятник не принимает. Мальчик тогда считался совершеннолетним с 16 лет, а девочка – с 18. И мне пришлось врать, прибавлять себе лет, чтобы меня с лесоразработок не выгнали. Зиму пробыла в лесу, а весной отправили на сплав. Сплавляли по Узоле в Волгу лес, который зимой приготовили. Мы ходили с баграми, отталкивали от берегов им бревна, чтобы не было заторов. Отработала так один год. На следующий – опять повестка, я отказалась: «Не возьму, не имеете права два года гонять». Председатель говорит: «Раз не идешь на лес, иди на ферму». Там работали все руками: воду таскали в ведрах из колодца сразу по 3 ведра – два ведра на плечах на коромысле и одно в руках. Корм носили тоже на плечах, 50 кг на плечи положишь и тащишь. А была маленькая ростом-то.
На поселок 1Мая приехали с мужем в 1960 году. Сначала жили в Казарме, потом выстроили свой дом. Муж Павел Ананьевич строил фабрику, а как ее открыли, стал работать в стройцехе. Работал даже на пенсии. Я сначала работала птичницей, потом тоже перешла к мужу в стройцех. Двое детей у нас: дочери Алевтина и Наталья».