Цветкова Надежда Александровна

Родилась я в деревне Холмовая Кирилловского района Вологодской области 28 января 1931 года.
Радио и электричества в деревне не было. Кололи березовые чурочки, сушили, строгали, делали лучины и жги. Дома, как в бане, все черное было. Потом появились настольные керосиновые лампы. Глухая деревня была.
В школу ходила за пять километров. Учились как? Тетрадей и карандашей не было. Шли в лес, срезали бересту и писали на ней углем из русской печки. Придем в школу, сами не поймем, что написали. Бывало и такое – утром надо в школу, а мы с ребятишками на сеновал заберемся, сидим и ждем, когда солнышко пойдет с другой стороны, чтобы домой идти. Мать спросит: «Как в школе?» Отвечаю: «Нормально!» Скажет: «Дай посмотрю, что получила», а сама была малограмотной.  
Малограмотные жители в то время были в деревне не редкость, были и совсем неграмотные. Таким был у нас колхозный бригадир, про него даже частушку сочинили:
Бригадир ты, бригадир,
Синие порточки,
А ты писать-то не умеешь,
Только ставишь точки.
Бригадир был на фронте, вернулся инвалидом без ноги.
Я окончила всего три класса и с десяти лет работала в колхозе. 22 июня 1941 года мы были в поле. К нам приехали на лошади, сказали, что началась война. Все в слезы. С этого дня стали забирать деревенскую молодежь на фронт. Остались только старики и женщины, вот они и снабжали фронт сельхозпродукцией.
Колхозных лошадей, помоложе и получше, тоже всех отправили на войну. Остались старые и больные. Большой объем работы и недостаток пищи приводили к их быстрой смерти. Умирающую лошадь, которая уже не могла ходить, пристреливали, разделывали и делили мясо на всю деревню. У кого было больше трудодней, тому побольше давали. Когда в домах готовили это мясо, по всей деревне стоял ужасный запах. Но ели да радовались. Голодовали.
Мама работала по ночам дежурной, ходила в амбары. Однажды мы с девчонками молотили горох. Они спрашивают: «Надя, сегодня мать работает?» «Работает». И мы не закрыли овин на задвижку, так оставили. Ночью, пока мама ходила в другой конец деревни, мы завязали веревки на поясе, набили платья горохом и разбежались. Я принесла его домой, прошу: «Мама, свари завтра гороха». Но не стала она этот горох варить, отнесла назад в овин.
Все было для фронта. Заготавливали горох, пшеницу, ячмень, овес, лен, все было в амбарах и все отправлялось на фронт. Себе колхоз ничего не оставлял, только что на трудодни рабочим давал. Трудодни записывали – были специальные книжки и у матери, и у меня.
Весной колхозники вывозили на поля навоз, раскидывали его и пахали. А пахали на нас, подростках. Тяжеленный плуг тащили трое мальчишек впереди, и мы сзади помогали. Пахали, боронили, вывозили урожай, молотили – все делали подростки. Молотили молотилками, а мешки с зерном по 50 килограммов нам клали на спину, и мы тащили их на телегу. Несли и падали. Все было.
Лен дергали целыми полосами. И чтобы ни травинки не было в снопах. Снопы связывали, ставили, покрывали. Потом этот лен возили на телегах в протопленные овины, сушили. Затем колотили, чтобы семена вышли. Семена шли на льняное масло, а стебли мяли, отбивали и трепали. Мы, дети, мять не могли, у нас сил не хватало, нашей задачей было отбить. Пряли и ткали уже взрослые, мы только помогали. У меня до сих пор сохранился вологодский льняной наматрасник.
Посылали нас в лес. На ко́злах наравне со взрослыми мы пилили дрова, все искусанные комарами и слепнями, без перчаток, руки в цыпках, ноги босые в крови. Вспомнишь, страшно становится. Колоть нам не разрешали – одна девочка стала колоть и ногу себе прорубила. Укладывали дрова в поленницы. Этими дровами обогревали зимой колхозную скотину: овец, коров, лошадей. По очереди мы пасли колхозное стадо, случалось, что волки таскали у нас овец. Уходили они, только когда мы поджигали березовую палку.
А косили сколько! Мы, дети, сами не косили, только сушили. Когда сено высыхало, подъезжала лошадь, я вставала на телегу, укладывала его и везла на сеновал. Один раз мне мама бросила сено на вилах на телегу, а там змея. Я спрыгнула, а мама заругала: «Сейчас дождик будет, сено намочит, что мы делать будем?» Пришлось мне опять лезть на телегу, но змея уже ушла.
Жили мы с мамой вдвоем, держали корову. Потом корову нарушили – государству для фронта мясо надо было сдать, молоко, масло тоже забирали, у нас ничего не оставалось. Кур держали – яиц не было, все сдавали. Потом завели козу.
Попить, поесть было нечего. Всю траву ели: калачики, дидили, клевер за милую душу ели. Крапиву мама запаривала, щи варила. Сахарку не было. Сажали кормовую свеклу, делали из нее в печи вяленку и с ней пили чай.
Праздник был в деревне 14 июля. В Кузьмов день обязательно пекли пироги с рыбой. Рыбу ловили мы с дедом Семеном: «Надя, поехали рыбу ловить, надо всем дать на пироги». Он сам из бревен сделал плот, на нем скамеечку, чтобы невод класть. Дед учил меня бросать тюпу, я бросаю, а он «веслается». Подплывем к берегу, начинаем глядеть рыбу, я с одной стороны, он с другой и тащим. «Дед, у меня большая рыба убегает!» – «Ниже невод держи, она вверх не перепрыгнет, по низу пойдет!» Два раза мы закидывали невод, и у нас была целая большая корзина. Потом всем бабенкам в деревне раздавали рыбу, никого не обижали.
Одежды не было – тканая юбка и кофтенка. Ни колготок, ни чулок – ничего. Сунешь ноги в валенки – и пошла. А если в деревне надо было к кому-то сбегать – даже зимой бегали босиком, берегли обувь.
А вшей сколько было, и в волосах, и в одежде! Выводили их, как могли. Топили печь, ждали, когда в ней пропадут все угли, но жар останется. Снимали эту тканую одежду, клали на противень, пережаривали и одевались. Голову мыли щелоком. Мы, девочки, были острижены, как парни.
Вологодчина – родина кружева. Плела кружева и мама: покрывала, накидушки для подушек, манжеты и воротнички. А мне плести не пришлось.
В 1947 году в деревню приехали вербовщики, мужчина и женщина. И я, в числе 22 человек, набранных ими, уехала в город Фурманов Ивановской области. Стала работать мотальщицей на прядильно-ткацкой фабрике. Жила в общежитии. Помню, что фабрика давала три гудка, если на третий опоздаешь пробежать, значит, тебя не пропустят, будет прогул.
Работала там до середины 1950-х годов и уехала в город Горький к двоюродному брату. Устроилась работать стригалем на Горьковский льнокомбинат. Это было тоже ткацкое производство – ткали, очищали и отбеливали ткани.
Потом меня устроили на базу Управления снабжения и сбыта Горьковского горисполкома, сначала помощницей заведующей складом, затем работала завсекцией. Оттуда и ушла на пенсию. 16 лет назад переехала из Нижнего Новгорода в деревню Шеляухово Балахнинского района.