Королева Мария Николаевна

Родилась я 14 апреля 1928 года в деревне Цибрики Ковернинского района Горьковской области. Когда мне было семь лет, умерла мама, нас осталось трое – брат, сестра и я. Тятенька женился, привел мачеху, у них еще своих двое детей народилось. И стало нас пятеро.
Тятеньку, Розина Николая Федоровича, призвали на финскую войну. Получил он ранение в ногу, вернулся домой, а тут 1941 год. Его опять забрали, и нам сразу прислали извещение: пропал без вести. Мне было 13 лет, жили мы с мачехой.
Окончив четыре класса школы, я работала в колхозе телятницей. Ухаживала за телятами. Кормить их было нечем, стали телята помирать. Пришла я к председателю колхоза и говорю: «Аркадий Федорович, я вам ключи кладу на стол, больше ухаживать за телятами не буду, они умирают, а мне их жалко». Он отвечает: «Завтра пойдешь на фронт». Я: «Миленький ты мой, куда хочешь ты меня вези и посылай, все равно я сирота, у меня ни отца, ни матери нет».
14 апреля мне исполнилось 15 лет, а 6 августа уже прислали повестку. Через пять дней вызывают меня в сельсовет в Ковернино. Мы с мачехой пришли. Подъехала грузовая машина. Нас, 25 человек, загрузили, как овец, и повезли. «Куда вы нас везете?» – спрашиваем. «На фронт!» – сопровождающий мужчина был строг. «Батюшки, всех нас прибьют» – все заревели, кто «Мама!», кто «Папа!», а у меня и кричать некого. Доехали мы до Семенова, всю дорогу ревели. И, слава богу, нашелся мужчина из Горького, Гришин, до сих пор помню фамилию, такой высокий, здоровый. И он взял нас с собой на лесозаготовки. Мы и рады, что не на фронт, мы в лесу, может быть, живы останемся. Он нас загрузил на поезд и увез на Сяву.
Приехали мы на Сяву, сели в грузовую машину и отправились в лес грузить напиленные бревна. Потом нам дали грузить двухметровую вагонеточку. А затем грузили большой вагон, такой, как сейчас ходят по рельсам. Залезем вдвоем на этот вагон, веревку нам дадут, одна с одной стороны бревна, вторая с другой, а посередке еще человек пять-шесть помогают его наверх поднять. Так и грузили, что делать? Работали с 8 утра и дотемна. Мужики лес валили, а мы обчищали деревья, распиливали и грузили.
Была я стахановкой. Нам, стахановцам, давали дополнительное питание: 200 граммов хлебца, котлетку из лошадины и щи из крапивы, мы рады были не знаю как. Очень мы голодовали, я ходила – и сбирала, и воровала. Пошли картошку летом воровать, а мужчина нам кричит: «Девчонки, не ходите, мужика убили, и вас сейчас убьют!» Мы скорей назад. А зима приходит, иду сбирать по Сяве: кто картошинку подаст, а кто только обругает. Наревусь и опять дальше иду. А летом лук дикий охапками рвали. Не помню сколько, но какие-то деньги за работу мы получали. Ходили на базар, покупали «дубовые» лепешки, испеченные из молотых желудей.
Жили, как заключенные, за колючей проволокой в двухэтажном бараке, спали на нарах, все кругом было околочено. Жило нас в бараке девчонок 15.
Замерзали. 45 градусов мороз был в войну, ноги к лаптям примерзали. Зимой на лапти надевали бахилы. Надеть было нечего, портянок даже не было – юбку стащишь с себя, на ногу навиваешь. Никогда не забуду, приехал как-то начальник: «Девчонки, привезли подарки, сейчас вам раздадут». И мне дали два платья, а они шелковые, на ноги навила два раза, они и разорвались. Сохранила нас татарка Манюшка, жившая по соседству: «Девчонки, как только вернетесь с работы, приходите, я баню истоплю». Мы придем в баню, ноги кверху поднимем, чтобы оттаяли, и уж потом идем в барак.
Потом мне мамка из дома привезла валенки, сваляла из шерсти своих овечек. Гадали с девчонками – с ноги валенок кидали через колючую проволоку: «Кто жених будет?» Парнишки их схватят и убегут, а мы босиком бежим. Потом валенки возвращали назад.
На лесозаготовках я проработала с августа 1943 года по май 1945-го. Не знали мы ничего, ни радио, ни газет, ни телефона не было, только голод, холод и нужда. Два раза я убегала, судили меня в клубе на собрании, присудили 25 % вычитать из зарплаты. Первый раз уехали на поезде – в вагон не пошли, понимали, что поймают, залезли на крышу, но нас сняли и назад увезли. А потом мы убежали через Ветлугу, добрались до реки, но переехать ее не смогли, нас поймали и снова вернули назад.
А как война кончилась, Гришин приехал к нам в лес и кричит: «Девчонки, Розина, Кулакова – пляшите!» А нам какая пляска, мы соскочили с вагона, все в кучу бросились, да реветь начали на весь лес. И уехали. Уехали без документов. Сначала я приехала к мамке, пошла работать в колхоз.
У меня был дядя, тятенькин родной брат Иван Розин, он был и председателем сельсовета, и председателем колхоза до войны. С фронта вернулся без одной руки, а на другой руке пальчиков не было. И он меня спрашивает: «Ты с документами приехала? Что думаешь делать, так в колхозе и будешь работать?» Я говорю: «Нет».
У мамки я жила до 1947 года, а потом ушла жить к тетке Маше в деревню Коловодь за 15 км от Ковернино. У нее было трое детей, она работала в колхозе, держала скотину, да еще магазин. Муж ее пропал без вести на фронте. До войны он работал в магазине продавцом, а сама тетка была неученой. У нее я прожила года два, за 10 километров ходили, на плечах носили продукты в магазин.
Потом опять домой к мамке приехала. Дядя Иван говорит: «Поезжай за документами». И я в 1947 году поехала, получила документы. В трудовой книжке у меня запись: «Демобилизована. 1947 год».
А потом уехала жить к родным в Городец, и тетя Маша ко мне переехала, оставила магазин и детей, а корову за собой привела. И первый год мы всей семьей работали в колхозе «Красный Маяк» на кирпичном производстве, кирпичи делали.
Когда в Городце жила, ходила в родную деревню на гульбины. Утром вставала в 6 часов и шла пешком 60 км. Бежишь-бежишь, машину встретишь, просишь: «Чай, посадите!» Проедешь 3-4 километра, машина загрязнет, вытаскиваешь-вытаскиваешь ее, и опять пешком идешь. И в 8 часов вечера я уже дома. Мамка скажет: «Маруська, давай скорей, я тебе воды нагрела, суй ноги туда». Ноги намыла, попила, поела, побежала гулять.
На 21 году я вышла замуж. Появились двое детей, жили мы на съемных квартирах. А как я попала замуж? В Городце у меня была знакомая Анфиса, а у нее был знакомый мальчик, пришедший с фронта. И этот мальчик, Королев Алексей, четыре раза был контужен, на пятый – ранен. Анфиса нас познакомила, и мы поженились. Был он из деревни Конево Балахнинского района, в Городец после войны приехал к брату. Муж говорит: «Чем по съемным квартирам скитаться, поедем мы с тобой в Конево, у нас там стекольный завод». Как мне не хотелось, а что сделаешь – куда иголочка, туда и ниточка. Мы и уехали в его родительский дом. Родители умерли, остались в нем две незамужние сестры. В доме стояли две русские печки, они с одной стороны жили, мы с другой. На заработанные в «Красном Маяке» деньги лес выписали, срубили сруб и за год выстроились. Детей двое, золовки нас замучили, и мы пошли жить в свой не обустроенный до конца дом. Жили, доделывали его. Народилась третья девочка. 25 лет мы с мужем прожили. Мне было 45 лет, когда он умер. В тот год я ушла на пенсию по горячей сетке – работала на стекольном заводе, рюмки, графины, банки молочные делала. Мужу, Алексею Федотовичу, было только 50. Осталась я с дочкой Наташей восемнадцати лет. Потом приехал ко мне сын Владимир, год пожил, женился и уехал, и я 15 лет жила одна в Конево. Семь лет держала корову, работала в столовой. 15 лет отработала на пенсии.
Наташа вышла замуж в поселок Козино и нашла мне этот домик в поселке «1 Мая». Так и живу, Господь хранит меня. Ради детей. Для меня никто не жил, мамка только до 15 лет, а после я сама собой живу. Каждые утро и вечер, день и ночь молюсь, знаю наизусть «Живые помощи», «Верую», «Отче наш», все молитвы знаю. В церковь хожу с детства. Было мне 13 лет, жила я у тетки Маши. И Пасха. Собирает она мне узелочек и посылает в храм. А храм в полутора – двух километрах через лесок. Я вышла, сандалии сняла и бегом. А звон, звон, звон! Как сейчас звон колоколов Мало-Козинской церкви слыхать, если ветер сюда…
Вся жизнь моя идет в труде, в труде и в труде. Любила я работать и люблю жизнь свою.